Вспоминая свою студенческую жизнь, хотел бы рассказать об одном из самых ярких преподавателей факультета психологии Ленинградского Университета. К сожалению, семнадцать лет назад он ушел в мир иной. В противном случае в этом году он смог бы отметить свой столетний юбилей.

Лев Маркович Веккер отличался незаурядным умом, целеустремленностью, удивительной тщательностью и требовательностью по отношению к своим теоретическим изысканиям. Он всегда был верен себе и своему слову, подчас граничившему с бескомпромиссностью, которая нередко оборачивалась против него. На его лекциях аудитории были переполнены студентами не только нашего факультета, причем дневного и вечернего отделений, но и других факультетов и даже ВУЗов. В отношениях со студентами Лев Маркович всегда был уважителен и тактичен. Мы понимали, что перед нами – настоящий интеллигент.

К основному курсу общей психологии, который преподавал Лев Маркович, все студенты относились с высоким уважением и даже почтением. Каждый считал своим долгом сдать экзамен по этому курсу на оценку не ниже четырех. Особенно в тех случаях, когда зачетная книжка была в руках не ассистента, а самого мэтра. Было бы неловко мяться и заикаться перед профессором, который на лекциях говорил ярко, легко, свободно и практически никогда не обращался к своим конспектам, хотя они лежали на преподавательском столе.

У Льва Марковича была известная всем нам привычка. Подходя в своей лекции к чему-то очень важному и интересному, он всегда предварял свои слова особым жестом, словно, нащупывал пальцами дорогую ткань: панбархат или тончайший шелк. И при этом произносил следующие слова: «А сейчас – специфическое». Стоит отметить, что мы никогда между собой не подтрунивали над этим его «специфическим». Да и как мы могли себе это позволить? Он же автор идеи о роли кожных и мышечных ощущений в формировании и функционировании всех психических процессов. Представляю, как Лев Маркович окрашивал этим специфическим жестом свои лекции в американском Университете Джорджа Мейсона, где он работал последние тринадцать лет жизни.

Нас поражала его аккуратность и элегантность в одежде. Несмотря на постоянный дефицит в торговле в советское время, на нем всегда были безупречный костюм, красивая рубашка, тщательно подобранный галстук и в полном смысле слова блестящая обувь. За это мы в нашей «мальчишеской» студенческой компании называли его «дюком». По ассоциации с великим джазменом Дюком Эллингтоном, которому псевдоним «дюк» был пожалован за неизменную элегантность.

Мне вспоминается один забавный случай, свидетелем которого я оказался. Мы сдавали государственный экзамен по общей психологии. Его принимали только преподаватели с докторской степенью. За каждым преподавательским экзаменационным столом, а их было не меньше четырех, сидели два доктора наук. И естественно, что Лев Маркович был в этой аудитории. Вместе с ним экзамен принимал его коллега Евгений Сергеевич Кузьмин. Крупный, высокий, с громким голосом, в прошлом – фронтовой разведчик. Он часто подшучивал над самим собой: «Вот ведь угораздило! Из разведки – в социальную психологию!».

Конечно, к этому столу, где правил бал Лев Маркович, подходили только заядлые отличники, хотя и для них это был рискованный шаг. Я взял свой экзаменационный билет и готовился к ответу. А в это время очередной отличник, который по окончании учебы должен был стать аспирантом на кафедре у Евгения Сергеевича Кузьмина, уверенно отвечал на все вопросы. Ему была нужна только отличная оценка. И об этом знали все. И вдруг, когда, казалось бы, всё счастливо закончилось, Лев Маркович задал дополнительный вопрос по теме созданной им целостной концепции психических процессов, вставив слово «специфическое» и сопроводив его известным жестом. Наступила минута молчания. Профессор Кузьмин был немало ошарашен этим вопросом, на который и сам, скорее всего, не знал ответа. И тогда, словно, глас Иерихонской трубы, в аудитории раздались его слова: «Лёва, ты что?!!!» И Лев Маркович, чья рука ещё продолжала висеть в воздухе, сделал движение, будто смахнул крошки со стола. И сказал: «Вопрос снят». После чего в зачетке появились жирное «отлично» и две профессорские подписи.